Владимир НЕЧАЕВ

ОБРАЗ РЕГИОНАЛЬНОГО ЛИДЕРА:
Бегство от политики?

Интерпретация известного образа

“Крепкий хозяйственник” — так можно обозначить наиболее распространенный сегодня стереотип регионального лидера. Образ этот явственно доминирует в рассуждениях как тех, кто по долгу службы призван интерпретировать политический процесс в провинции (например, в среде кремлевских аналитиков) [[1]], так и тех, кого этим термином обозначают. Похоже, что в этом качестве готовы воспринимать или, точнее, подавать сами себя и региональные политики. В недавнем интервью журналу “Власть” губернатор Саратовской области Дмитрий Аяцков подвел итоги кампании по выборам глав исполнительной власти субъектов Федерации следующим образом: “Избиратели проголосовали за политиков, сумевших утвердить собственную репутацию крепких хозяйственников и управленцев, ставящих экономику выше идеологии” [[2]]. “Мне не политиком доверено быть, а хозяйственником,” — вторит ему со страниц “Российской Федерации” губернатор Ленинградской области Вадим Густов [[3]]. Тему развивает Вячеслав Любимов, чье избрание в Рязанской области однозначно было оценено всеми заинтересованными сторонами как победа коммунистической оппозиции, то есть как событие, имеющее отчетливый политический смысл: “Вступая в должность губернатора, я поклялся выражать интересы всего населения Рязанщины. Более того, потребовал от новых назначенцев своей команды оставить свои политические пристрастия дома и, если угодно, заниматься политикой в нерабочее время, ни в коем случае не используя официальный статус... Мои принципы: профессионализм и опыт, понимание нынешней социально-экономической ситуации людьми, которые будут работать со мной” [[4]].

Апелляции к профессионализму — явление в политической риторике современной России не новое, равно как и позиция лидера, находящегося “над схваткой или вне ее”, не нова и вполне освоена российскими политиками, более того — даже желанна. Новое здесь в том абсолютном статусе, который приобретает эта составляющая имиджа применительно к региональному политическому лидерству: если политик федерального уровня может дополнять свой имидж рекламой профессиональных качеств, оставаясь при этом актером с четко обозначенной идеологической (в широком смысле этого слова, то есть как содержащей некий план общественного, а не только хозяйственного переустройства) позицией, то региональный лидер отчетливо и сознательно дистанцируется от политики как таковой (то есть сферы взаимодействия социальных групп, интересов и т.д., и, что немаловажно, противоборства разнообразных социальных проектов), выносит себя за скобки этой области человеческой деятельности, полностью погружаясь в стихию непосредственного хозяйственного управления. Региональный лидер в таком его восприятии не просто разбирающийся в экономике человек, он — непосредственный управленец, решающий конкретные производственные и организационные задачи.

Трудно сразу ответить на вопрос, откуда появилось это определение. Хотят ли сами региональные политики выглядеть “крепкими хозяйственниками” или же в таком качестве желает их видеть Москва? Или же это высказывание есть элемент нарождающегося в России регионального политического дискурса, автономно классифицирующего и для столицы, и для провинции “кто кем является и должен быть”? В этой статье мы попытаемся проследить социокультурные и психологические предпосылки формирования этого стереотипа и высказать свои предположения относительно той роли, которую этот социально-психологический и идеологический феномен способен сыграть в нынешней российской политике.

1.    “КРЕПКИЙ ХОЗЯЙСТВЕННИК” КАК мифологический ОБРАЗ

Начать следует с обоснования самой возможности рассмотрения данного образа в избранном нами аспекте. “Региональный лидер должен быть крепким хозяйственником” — это утверждение кажется настолько очевидным и естественным, что сама постановка вопроса о правомерности такой трактовки регионального руководства представляется чем-то искусственным. Действительно, разве не должен руководитель области (города, села) в первую очередь решать вопросы налаживания производства, выплаты пенсий и зарплат, помощи местным предприятиям и т. п.? Ответ напрашивается сам собой. Но не будем торопиться, ведь то что “очевидно”, часто (а по отношению к политике как правило) оказывается на поверку лишь способом восприятия действительности, специфическим мироощущением, зачастую, с отвлеченной точки зрения, упрощенным, а то и искаженным, которое в современном гуманитарном знании обозначается термином “миф” [[5]]. Ролан Барт, в частности, так и определяет основной принцип мифа: “превращение истории в природу”, то есть обоснование политического как естественного, само собой разумеющегося (а следовательно, неполитического) [[6]].

Есть несколько причин, чтобы отнести описываемый нами штамп, стереотип, определение к категории политических мифов [[7]]. Во-первых, в соответствии с классическим определением того же Р.Барта “крепкий хозяйственник” — прекрасный пример “деполитизированного слова”. Посредством такого обозначения заведомо политическая роль (избираемый населением руководитель субъекта Федерации) приобретает неполитический статус, то есть происходит определенное искажение восприятия: политическое рисуется нам как неполитическое и, более того, как естественное, а, следовательно, и бесспорное.

Во-вторых, определение регионального политика в качестве “крепкого хозяйственника и управленца” обладает свойственной мифу навязчивостью [[8]]. Недавняя кампания по выборам глав администраций регионов хорошо это продемонстрировала. Показательны, на наш взгляд, несколько моментов.

В первую очередь — это активное использование данного штампа в кампаниях кандидатов с заведомой идеологической и политической позицией. Причем часто этот лозунг становился главенствующим у кандидатов, чье прошлое мало говорит в пользу их хозяйственного опыта. Например, основной акцент в пропаганде деловых и хозяйственных способностей претендента на губернаторское кресло часто делался в кампаниях депутатов Государственной Думы, претендовавших на первый пост в регионе, причем депутатов с явной партийной принадлежностью (хорошими образцами здесь могут служить кампании лидера курских коммунистов А.Михайлова, лидера ростовских коммунистов Л.Иванченко и советника председателя ЦК КПРФ — в прошлом первого заместителя председателя облисполкома -А.Гордеева в Саратовской области). Попытки выстроить свой имидж в соответствии с этим образом характерны для губернаторов с “нехозяйственным” прошлым. Так, после своей победы в Курске А.Руцкой поспешил защитить кандидатскую диссертацию по экономическим наукам. Интересно в этом смысле поведение В.Любимова, чье политическое кредо мы процитировали в самом начале: о профессионализме и неполитичности говорит человек, чья деятельность уже на посту губернатора сопровождается символическими акциями, имеющими отчетливый политический и идеологический смысл (решение о восстановлении памятника В.И.Ленину в Рязани). Мы видим, что партийность и политизированность явно или неявно, но признаются даже самыми партийными политиками чем-то нежелательным и неестественным для регионального лидера. Интересный пример нам дают и недавние выборы в органы местного самоуправления. Примечателен тот факт, что в таком политизированном регионе, каким является Кузбасс, большинство кандидатов в главы администрации районов, непосредственно поддерживаемые политической оппозицией в лице НПСР/КПРФ, предпочли быть выдвинутыми непосредственно избирателями, а не политическими партиями. Этот момент и именно в данном контексте был отмечен многими наблюдателями. Как пишет один из них, специально освещающий выборы в Кемеровской области: “Не суть важно — кто стоит за этими инициативными группами. Важно, что претенденты не захотели открыто связывать свое имя ни с одной из политических партий или движений” [[9]].

Интересно и такое наблюдение: если в кампаниях кандидатов, отчетливо ассоциирующихся либо с “партией власти”, либо с оппозицией, момент идеологического противостояния все же присутствовал, то претенденты от “третьей силы”, претендующие на надидеологическую позицию, в принципе строили свою избирательную компанию в регионах на сочетании имиджа “крепкого хозяйственника” с лозунгами дальнейшей регионализации. Иными словами, идеологический вакуум, присущий пока позиции представителя “третьей силы”, в региональном контексте естественным образом заполнялся связкой “крепкий хозяйственник — региональный лидер”, что опять же может быть интерпретировано через концепт социально-политического мифа, возникновение которого всегда связано с элементами спонтанного самовоспроизводства некой матрицы восприятия.

Итак, “крепкий хозяйственник” представляет собой некий обязательный атрибут роли регионального лидера, без упоминания которого не обошлась практически ни одна избирательная кампания в провинции. Иными словами: вне зависимости от того, имеются ли реальные основания для определения того или иного политика в качестве “крепкого хозяйственника”, всякий претендующий на роль регионального лидера в нынешней России должен надевать эту маску. Как мы выяснили, это образ отчетливо символизирует своеобразное “бегство от политики”, органичность которого именно региональному политическому сознанию в России переходного периода мы попытаемся показать ниже.

2.    КОНТЕКСТ образа в массовом сознании

“Деполитизированность” и навязчивость образа “крепкого хозяйственника” уже дают нам основания предполагать, что мы имеем дело с неким стереотипом восприятия, распространенность которого объясняется не столько реальным положением дел, сколько востребованностью его массовым, причем именно региональным, сознанием (то есть массовым сознанием с актуализированной региональной идентичностью).

Впрочем, взаимосвязь имиджа “неполитического политика” и его регионального статуса достаточна сложна. И на общегосударственном политическом небосклоне мы имеем образцы таких политиков (примером может служить В.Черномырдин). Однако сами региональные политики достаточно четко прослеживают взаимосвязь между “бегством от политики” и своим региональным статусом. “И вправду, нет худа без добра, чрезмерная политизация федеральных властей, кадровая чехарда в Москве обернулась возможностью для регионов самим для себя вырабатывать стратегии выживания и развития,” — говорит губернатор Ярославской области А.Лисицин. Противопоставление федерального уровня власти с его непродуктивной политической борьбой, нарастанием беспорядка (“чехарда”), и пространства региона, в котором осуществляется необходимая и продуктивная деятельность (“выживание и развитие”) в этом высказывании достаточно очевидно.

2.1.    Значимые оппозиции образу

Для более четкого определения места и функций высказывания о “крепком хозяйственнике” в нынешнем политическом дискурсе мы должны выяснить, кому и чему этот образ противопоставляется.

Вернемся, например, к уже цитировавшимся словам В.Любимова. Из контекста следует, что образу хозяйственника противопоставляется образ идеологически ангажированного, в широком смысле партийного, политика. Экономика (“профессионализм”, “понимание социально-экономической ситуации”) противопоставляется политике. Еще более определенно эта антитеза проявляется в высказывании В.Густова. Причем в образе политики акцентируются два момента: борьба (“заниматься политикой”) и идеологическая предвзятость (“политические пристрастия”). “Для административной работы достаточно одного условия: она должна вестись вне идеологии, в интересах всех граждан, в интересах дела,” — так определил специфику деятельности регионального лидера А.Лисицин [[10]]. Отметим, что и в этом высказывании “дело” противопоставляется “идеологии” и объединяется с “интересами всех”. Таким образом, апелляция к “делу” выполняет сугубо политическую функцию — легитимации власти .

Региональный политик не делит население региона на “белых” и “красных” — руководство идеологическими критериями при определении “своих” и “чужих” ему несвойственно. “Меня возмущают попытки определенных лиц разделить нас на политические группы. Прямо скажу: делают это враги государства. Моя политика — обеспечение нормальной жизни Хабаровского края” — заявляет в интервью “Российской Федерации” губернатор Виктор Ишаев [[11]]. “Все мы живем на одной земле, и к каким бы партиям, движениям ни принадлежали новые руководители, необходимо делать одно дело “вытаскивать” экономику и социалку,”— как бы продолжает его мысль губернатор Волгоградской области (член КПРФ) Н.Максюта [[12]].

Вообще функция деления, дробления, разрушения мало ассоциируется с определением “хозяйственник”. Хозяйствовать — значит созидать, упорядочивать, накапливать, приумножать. Таким образом, в противопоставлении хозяйственника политику внутренне заложена и другая бинарная оппозиция: порядка и хаоса. Если хозяйственная функция связывается (и это отчетливо видно в приводимом выше отрывке из интервью Лисицина) с созиданием, наращиванием меры порядка в регионе, то “политик”, наоборот, ассоциируется с борьбой, разделением, хаотизацией социальной действительности. Противопоставление же порядка хаосу — структурообразующий элемент всякого мифа, олицетворяемый в классических мифологиях образами демиурга, создающего порядок из хаоса, и героя, защищающего и расширяющего пространство общины (“наше” пространство, упорядоченное и доступное пониманию и освоению человека) от наступающего извне хаоса в виде чудовищ и темных сил.

Как мы увидим при дальнейшем анализе, образ “крепкого хозяйственника” содержит в себе черты и образа героя, и образа демиурга. И если региональное сознание противопоставляет территорию региона, как зону относительного порядка, окружающему пространству и в особенности “Центру” — источнику хаоса и нестабильности, то региональный лидер, подобно герою классического мифа, выполняет функцию медиатора между этими двумя пространствами, с одной стороны, увеличивая меру порядка в регионе, а с другой, — представляя регион в хаотическом, непонятном, чуждом и несущем опасность “Центре”, что под силу лишь герою. Через регионального политика “регион” и “Центр” не только противопоставляются, но и связываются, и это весьма существенный момент. Изгоняя “политику” из региона, региональный лидер выступает как “политик”, представляющий регион в политике. Иными словами, хозяйственный имидж не мешает, а лишь способствует выполнению региональным лидером сугубо политической функции представительства.

Другая важнейшая черта образа “крепкого хозяйственника” — его политическая неамбициозность. Хозяйственник, в отличие от политика, стремится манипулировать вещами, а не людьми. Последними он лишь управляет для решения тех же хозяйственных задач. По крайней мере, власть для него не самоцель, а средство улучшения жизни и оптимизации условий существования. Напротив, образу федерального политика (а в еще большей степени чиновника) приписывается как раз обратное: стремление обрести власть ради предоставляемых ею благ или осуществления своих амбиций. Поэтому “политик” в рамках такого противопоставления выступает в образе некоего обманщика, стремящегося любыми средствами дорваться до власти. “Можно рубаху на себе рвать, а можно сосредоточенно работать, исходя из высшей цели представителя области — ее рационального обустройства” — объясняет А.Тулеев в листовке в поддержку кандидата на должность главы администрации Архангельской области члена КПРФ Ю.Гуськова [[13]]. Имидж же “крепкого хозяйственника”, напротив, подчеркивает инструментальное отношение к власти со стороны избравшего его политика. В этом заключен один из существенных моментов легитимации власти, поскольку ее осуществление получает для управляемого определенный внешний по отношению к самой власти смысл и потому может быть понято и оправдано.

Наконец, еще одна существенная черта регионального политика, подчеркиваемая образом “крепкого хозяйственника” — специфический тип прагматизма, построенный на синтезе знания и опыта. Если “политик” ассоциируется с некими нереалистичными прожектами, то в образе “крепкого хозяйственника” доминирует практическое “знание дела”, апелляция к “здравому смыслу” и “очевидности”, вытекающей из непосредственного опыта хозяйственного управления. Само словосочетание безусловно коннотирует с “крепким хозяином”, обозначением, родившимся в недрах крестьянского мира и апеллирующим не столько к знанию, сколько к способности, умению вести домохозяйство (подчеркнем это особо). Примат такого практического знания неоднократно подчеркивался и самими региональными политиками. Вот как, например, описывала в 1993 г. деятельность одного из самых известных губернаторов России Ю.Горячева газета “Симбирские губернские ведомости”: “Горячев погружен в непосредственную хозяйственно-управленческую работу, повседневную рутину. Как сказал сам Горячев, “только она дает ощущение уверенности и чувство правоты, когда спрашиваешь с подчиненных” [[14]].

Кстати, эта коннотация подчеркивает еще один существенный для регионального политического процесса момент: поскольку все проблемы могут быть решены в пределах “очевидности” и “здравого смысла”, то автоматически снимается проблема выбора — каждый вопрос может быть решен верно только одним единственным способом. Бывший глава администрации Краснодарского края Н.Егоров, подчеркивая достоинства своей программы на недавних выборах, очень хорошо выразил эту тягу к простым, лежащим на поверхности решениям: ”Главный аргумент лежит в практической плоскости — для выполнения всего мной задуманного абсолютно ничего сверхъестественного не потребуется. Даже обидно, что столь полезные людям дела можно делать так просто, а эффекта достигнуть так быстро” [[15]]. Соответственно, раз всегда есть единственно верное и притом очевидное решение, то исчезает необходимость политической дискуссии: она не нужна, поскольку и так “очевидно”, что же надо делать, осталось только “работать, засучив рукава”.

Таким образом, “крепкое хозяйствование” имплицитно содержит в себе сведение политики к администрированию, а если брать еще более глубокий пласт — к домоуправлению, с присущей ему специфической ролью домохозяина. Дрейф регионального руководства к такому роду моделей хорошо заметен в настоящее время, причем как на примере областей, где победили кандидаты от оппозиции, так и тех, где победили ставленники “партии власти” (достаточно сравнить протекание политического процесса в Саратовской области, где выборы с триумфом выиграл кандидат ОКС Д.Аяцков, с тем, как развивается ситуация в Курской области, где с не меньшим триумфом одержал верх кандидат НПСР А.Руцкой).

За противопоставлением спекулятивной теоретичности “политика” и построенного на практическом “знании дела” опыта “крепкого хозяйственника” возникает еще одна бинарная оппозиция. Если теоретичность есть символ оторванности от “простого человека”, то апелляция к здравому смыслу, некая “приземленность” суждений и поступков должны обозначать обращенность к людям, их проблемами заботам, их мнению.

Подобная обращенность неоднократно заявлялась и самими региональными лидерами. “Множество людей чувствуют себя все более одинокими, покинутыми, оставленными, если так можно выразиться, один на один с жизнью. Куда же им податься? Они идут к власти и власть должна идти к ним”- так достаточно образно выражает эту мысль ярославский губернатор А.Лисицын [[16]]. Совершенно неслучаен в этом контексте и такой факт: как показывает анализ рекламных материалов губернаторских избирательных кампаний, проведенный автором, наряду с собственно экономической проблематикой в программах кандидатов доминирует тема социальной защиты населения, причем часто перекрывая чисто хозяйственные моменты.

Этот момент обращенности к “простому человеку” находит свое отчетливое выражение в рекламных биографиях региональных лидеров, которые, как правило, строятся по схеме чудесного превращения героя. Вначале идет описание тяжелого детства. Затем показывается, как “простой мальчик” трудом и талантом достиг (как правило, на хозяйственном поприще) высот. Но, и это самое существенное, не возгордился и не пренебрег опытом и мнением простых людей. Как ни странно, скромность — часто одна из наиболее подчеркиваемых черт имиджа регионального лидера. Именно в постоянной обращенности к родному краю и к людям черпает он свои силы.

Приведем ради наглядности лишь несколько примеров из рекламной биографии нынешнего губернатора Ивановской области. “Мое поколение — это дети военного времени... Жизнь была тяжелая... Светлых моментов было немного: разве что на праздники мать купит какую-нибудь обновку — сандалии, рубашку...” — вспоминает свое детство губернатор. “Учился хорошо, но рос хулиганистым” [[17]].

Далее оценку Тихомирову дает его бывший однокурсник: ”Хорошо учился, ничего не скажу. И другим помогал... Причем помогал бескорыстно, не ради того, чтобы себе какие-то очки заработать... Забегая вперед, могу сказать, что доступность эту, желание помочь другим Владислав Николаевич сохранил и впоследствии, когда вышел на руководящую работу” [[18]].

А вот небольшой пассаж из описания работы будущего губернатора в одном из совхозов Ивановской области: “Живет в сельском народе особенная гордость за тех родных и знакомых, кто своим трудом, умом, напористостью, как говорят, “выбился в люди”. Вот и про Тихомирова говорят сегодня: смотри-ка, начинал у нас в совхозе... А сегодня он, шутка сказать, — губернатор всей области.

Не старорежимный губернатор, к которому простому человеку не пробиться, а как он был простецкий парень, таким и остался...” [[19]].

На последнем отрывке стоит задержаться чуть подробнее. Как представляется, в нем нам приоткрывается очень важный момент в восприятии регионального лидера рядовыми гражданами. Образ “выходца” из народной среды носит следы несомненной проекции на личность лидера переживаний жителя региона — “провинциала”, который таким способом пытается компенсировать возникающее у него чувство неполноценности, являющееся спутником его периферийного статуса. И “крепкий хозяйственник” с заключенной в этом образе “приземленностью” как нельзя лучше вписывается в мечту о лидере, вышедшем с периферии социального пространства, но сохранившем некую органическую связь с ней. “Приземленность” мышления — это еще и символ тяги к “земле”, столь естественной именно для регионального самосознания с его мифологизацией территории, как основного фактора единства общности.

Итак, подводя некоторый предварительный итог, мы можем отметить следующие основные черты образа местного лидера, подчеркиваемые употреблением стереотипа “крепкого хозяйственника”:

— прагматизм (рационализм);

— стремление служить делу, понимаемое как ориентация на достижение непосредственного хозяйственного эффекта;

— способность объединять, увеличивать степень порядка;

— приземленность, погруженность в текущие проблемы, связь с практическим опытом, здравым смыслом, “почвой”;

— обращенность к людям,

— и, естественно, преданность региону, выражаемая в стремлении сделать жизнь на этой территории более благополучной, зажиточной, здоровой.

3.    Герой и демиург

Казалось бы, в этом образе мало героического в обыденном понимании этого слова. Действительно, региональный политик часто не столько “зовет к вершинам”, сколько предлагает внимательнее смотреть на землю. Но если понимать функцию героического так, как понимают ее при анализе феномена мифа, то выяснится, что в образе регионального лидера вполне ясно читаются определенные черты так называемого культурного героя. Действительно, функции героя в мифе сводятся к упорядочению пространства. Герой расширяет пространство общины, территорию, соразмерную человеку, понятную и доступную для дальнейшего освоения. Он защищает эту территорию от врагов и чудовищ. Он привносит в мир людей новшества и изобретения, делающие их жизнь более легкой и гарантированной. Мирча Элиаде пишет по этому поводу: “Миф рассказывает, каким образом реальность, благодаря подвигам сверхъестественных существ, достигла своего воплощения и осуществления, будь то всеобъемлющая реальность, космос или только ее фрагмент: остров, растительный мир, человеческое поведение или государственное установление. Это всегда рассказ о неком “творении”...”

В индустриальном обществе, понимающем и оценивающем себя через призму экономики, хозяйственная функция предстает как наиболее полное выражение творческого начала. Поэтому в контексте экономикоцентричной культуры восприятия социального (доминирующей и в наши дни в нашем обществе, причем на уровне массового сознания) “крепкий хозяйственник,”- образ, возможно, наиболее соответствующий герою мифа о творении.

Антагонист “крепкого хозяйственника” — идеологически ориентированный политик — наделяется прямо противоположным набором черт. Его отличает стремление подогнать жизнь к некой идеологической схеме, оторванной от здравого смысла. Этот тип политика подвержен иллюзиям — то есть его поведение иррационально. Это партийный политик — то есть выразитель частных интересов и целей. Он делит общество — то есть уменьшает в нем меру порядка, вносит в него противостояние, конфликт, борьбу. Этим политиком часто движут не интересы дела, а иллюзии или амбиции. Ему присущ эгоцентризм и зазнайство. Он учит простых людей. Наконец, “политик” внетерриториален и внесоциален, принадлежит к узкой группе людей, оторванных от корней и почвы и переместившихся в искусственное для России поле политического производства — то есть маргинален. Отметим, что образ идеологического политика негативен по принципу построения. То есть он возникает не как некий самостоятельный феномен, а как подразумеваемая противоположность “крепкого хозяйственника”.

 

Иными словами, перед нами открывается ряд противопоставлений:

 

хозяйственник	— идеолог
объединение	— разъединение
созидание	— разрушение
обращенность “к земле”, “простым людям”, “периферии”	— высокомерие, оторванность от жизни, практики
прагматизм	— зашоренность, приверженность иллюзиям (иррационализм)
порядок	— хаос
региональный	— ...

 

На оставленное в последней паре место явно напрашивается предикат “столичный”. Это не случайно. Представленный выше ряд оппозиций коррелирует с антиномиями провинциального и регионального мифов, на происхождении которых остановимся несколько подробнее.

4.    РЕГИОНАЛЬНАЯ МИФОЛОГИЯ

То что мы называем провинциальным и региональным мифами представляет, на наш взгляд, проекцию в область культуры типичных переживаний собственной идентичности представителями современных региональных сообществ.

Как совершенно справедливо заметил П.Бурдье, “столица не может осмысливаться иначе, как в отношении с провинцией, которая не располагает ничем иным кроме лишения (относительного) и столичности и капитала” (курсив мой. — В.Н.) [[20]]. Подмеченный Бурдье принцип противопоставления столицы и провинции в полной мере проявляет себя в самовосприятии жителя последней. Он чувствует себя лишенным не только тех возможностей (“капиталов” в терминологии Бурдье), какие обретают жители столицы, но и самого права на это вследствие своей не-столичности. На базе этого негативного самоопределения у социальных агентов, занимающих в физическом и социальном пространстве периферийные позиции, то есть у жителей провинции (хотя не только у них), формируется своеобразный комплекс неполноценности, который может быть назван также комплексом периферийности или, применительно к делению “столица — провинция”, комплексом провинциальности. Стремление каким-то образом компенсировать его составляет ту психологическую основу, на которой и возникают мифы провинциальности. Один из таких мифов — история о “выходе в люди”. Как мы уже упоминали выше, образ “крепкого хозяйственника” подчеркивает одну из специфических черт провинциального героя, а именно обращенность к “почве”, его нерасторжимую связь с территорией (регионом, провинцией) и ее жителями. Используя античную метафору, “крепкий хозяйственник” — это скорее Антей, нежели Геракл.

Другие составляющие образа вытекают из того ощущения сужения социального пространства, которое, как показывает ряд современных социально-психологических исследований, возникает у человека в кризисном социуме [[21]]. На фоне усиливающихся процессов дезорганизации “Центра” (сначала СССР, а затем и России) в 1989-1993 гг., проявившихся в нарастании его политической нестабильности, частичной утрате центральными властными институтами контроля за ситуацией в стране, распада централизованной системы производства и распределения и т. д., с одной стороны, и определенной регионализации бытия, явившейся следствием снижения по вполне понятным причинам межрегиональных коммуникаций, сведения контуров стихийных межличностных контактов на местный уровень — с другой, собственный “регион” стал восприниматься населением как область относительного порядка и определенности, как своеобразный “остров” в бушующем море. В большинстве случаев такая трансформация восприятия обусловила наложение на оппозицию “Центр — регион” другого противопоставления: “источник нестабильности, хаос — зона стабильности, порядок”.

Как мы попытались показать выше, то же противопоставление читается в оппозиции “крепкого хозяйственника” и “политика”. Причем это противопоставление имеет общий характер как для “оппозиционных”, так и для “прореформаторских” регионов. В последнем случае, однако, образ “политика” не всегда может увязываться с Центром. В недавно вышедшем “Провинциале” Б.Немцова мы находим весьма симптоматичное сравнение Нижегородской губернии с “белым островом в красном море“, который живет под постоянной угрозой цунами “в виде экономического идиотизма”. В такой интерпретации роль идеологических политиков выполняют представители “красной” оппозиции, однако сам характер противопоставления сохраняется.

5.    Образ и личность

Итак, по нашему мнению образ “крепкого хозяйственника” не случаен для регионального политического дискурса. Он вырастает из базовых противопоставлений мифов провинциальности и регионального превосходства. Неслучайно также, что, в отличие от образа “идеологического политика”, он имеет свое обозначение в языке, утверждая тем самым субстанциональную полноту регионального статуса, противопоставляемой “духовной пустоте и суетности” столицы.

Являясь наиболее распространенным и принятым, стереотип регионального лидера как “крепкого хозяйственника” скрывает иные архетипические образы. За ставшим уже общим местом утверждением о приходе к власти в регионах прагматиков-управленцев немногие аналитики видят тот факт, что современный региональный лидер, особенно общепризнанный, есть больше, чем просто хозяйственник. В определенных случаях он вообще может быть не-хозяйственником, как это было с А.Руцким и Е.Михайловым [[22]].

В политологии еще недостаточно отражен тот примечательный факт, что отличительной чертой многих избирательных кампаний стало озвучивание в их ходе кандидатами некоего регионального сверхпроекта. Так, Д.Аяцков пообещал сделать Саратов столицей Поволжья, А.Руцкой — Курск “вторым Кувейтом”, Л.Горбенко настаивал на предоставлении большей самостоятельности Калининградской области, которая способна “совершить рывок”, опираясь на собственные силы, центральным местом в программе В.Густова стало строительство гигантских портов в Ленинградской области. Общеизвестны проекты Э.Росселя и Б.Немцова, предполагающие построение развитого капитализма в одном отдельно взятом регионе. Логика прорыва, похода, преображения есть, безусловно, логика мифическая и героическая. Нарастание ее проявлений в риторике и действиях региональных политических лидеров свидетельствует, на наш взгляд, о прогрессирующей актуализации региональных мифов в своей наиболее законченной форме — реальном лице.

Региональный лидер все в большей степени должен брать на себя функции, предлагаемые ему лидерами провинциальности и регионального превосходства. А это не только функции “защиты”, сохранения порядка в области или крае, это не только функция “обращения внимания”, это еще и функции индивидуализации региона и придания ему в глазах общности, населяющих его людей привлекательного и превосходного статуса. Парадоксальным образом “крепкие хозяйственники и управленцы” подчас выступают как мечтатели и прожектеры.

Интересное поле для рассуждений создает вопрос об индивидуальном, личностном капитале кандидата в региональные лидеры. Наибольшие шансы (при правильной подаче) имеют, как показывает анализ региональных избирательных кампаний, те кандидаты, которые в своей биографии воплощают базовые мифологемы провинциальности. Наиболее популярными в регионе политиками оказываются либо фигура национального масштаба, чья биография представляет собой реализованную мечту о преодолении негативности провинциального статуса (такова, например, фигура генерала Руцкого), либо, напротив, люди, родившиеся за пределами региона, но обретшие в нем “новую родину”. Обе карьерные логики, по сути, выражают одну метадискурсивную — утверждение значимости региона, его права быть оцененным высоко. Первый тип — герой, вышедший из региона, достигший уровня “большой политики” и “большой истории”, доказавшего тем самым креативную способность конкретного региона, индивидуализировав его, и вернувшийся в регион. Второй тип — человек, пришедший из “второго пространства”. Он ассоциируется тем самым с той же “большой политикой”, но главное в его образе — отречение от “второго пространства”, выбор данного региона, утверждающий его “особость”, индивидуальность. Интересна в этом же смысле и фигура Э.Михайлова — партийно ангажированного политика. Как нам представляется, главное в данном выборе — не сама фигура Михайлова, а ее связь с В.Жириновским. Визит Жириновского в Псковскую область придал Михайлову качество эксклюзивности. Он стал знаковым заменителем Жириновского, который выбрал Псковщину среди прочих регионов. Подобный прецедент имел недавно место и на выборах глав районных администраций в Кемеровской области. Посещение Жириновским одного из районов, где он, как правило, набирал не выше 5-7% принесло кандидату ЛДПР 70% голосов [[23]].

Таким образом, применительно к топологии регионального мифического пространства необходимо еще раз подчеркнуть пограничную, или связующую роль героя регионального мифа. Он контактирует с внешним для региона миром, представляя регион в нем, и одновременно защищает пространство региона от деградирующих воздействий “второго пространства”. Герой позволяет региону быть местом относительной безопасности и стабильности, и в то же время быть включенным в более общую систему.

Герой регионального мифа способен, оставаясь региональным (преданным региональной общине), общаться и бороться с поражающими воображение и пугающими субъектами “большой политики”. Региональный миф есть в каком-то смысле чудесная история похождений регионального героя в “большой мир” и возвращений назад в регион. Это может быть также история похода героя, инкорпорирующее региональное “мы”, в область “третьего пространства”, чудесного и недосягаемого в реальной жизни.

6.    Заключение

В завершение попытаемся определить, какие же политические интенции несет в себе образ “крепкого хозяйственника” в современной России. Совершенно очевидной представляется заложенная в этом образе модель регионального управления как домовладения, которое предполагает совмещение функций осуществления власти и управления хозяйством, переплетения власти и собственности. Поэтому вполне вероятно, что данный образ послужит обоснованию активного вторжения региональных администраций в деятельность хозяйственных субъектов. Другое следствие, вытекающее из противопоставления хозяйства и политики (в смысле борьбы, дискуссии по поводу путей развития сообщества), нами уже упоминалось. Это вытеснение политики за пределы регионального пространства, допущение деятельности политических партий и организаций только в пределах того курса, который проводит региональная администрация и который часто называется “экономическим возрождением и обустройством края”. Таким образом, внедрение в сознание стереотипа регионального лидера как крепкого хозяйственника обозначает авторитарную тенденцию в политическом развитии современной России. В общегосударственной политической дискуссии этот имидж позволяет занять выигрышную “надпартийную” позицию, то есть выступать одновременно и в роли судьи в споре власти и оппозиции, и выразителя общего интереса, что в свою очередь будет работать (и уже работает) на укрепление в общественном мнении авторитета такого института, как Совет Федерации. Возможно, ближайшее будущее покажет нам, какими еще возможностями обладает этот политический миф.