|
Статья Александра Осипова на сайте Polit.ru. 18 июня 2007 г. Обыкновенный расизм Как работает ненасильственная дискриминация Расизм (в том значении, в каком его понимают в западных странах) в России ассоциируется только с покушением на безопасность и общественный порядок, то есть с разжиганием этнической вражды и с насилием на этнической и расовой почве. Ненасильственная этническая дискриминация остается почти не замеченной. Реален ли феномен ненасильственной дискриминации в России? Многие активисты национально-культурных обществ, правозащитники и адвокаты, работающие с пострадавшими, ответят утвердительно. Это есть реальность в том смысле, что можно наблюдать явления, подпадающие под определения дискриминации, приводимые, например, в международных договорах о правах человека. С рассказами о дискриминации при приеме на работу, при поступлении в школу или вуз, при контакте с милицией или судами приходится сталкиваться постоянно. Ничуть не реже случается и то, что обозначается плохо переводимым на русский язык словом harassment – оскорбления и унижение достоинства по этническому признаку. Является ли дискриминация проблемой, то есть осознает ли ее общество как вызов, требующий ответа? Ответ скорее отрицательный. Сами жертвы в большинстве случаев предпочитают не предавать огласке случившееся. Никто не испытывает радости, столкнувшись с дискриминацией и оскорблениями, но на деле такие вещи рассматривают, скорее, как свои личные проблемы. Однако дискриминации не придают значения не только жертвы, но и, условно говоря, эксперты и наблюдатели – адвокаты, журналисты, исследователи – и представители власти. Что касается широкой публики, то среди наследников великой гуманистической культуры обращать внимание на чувства грузин, таджиков или цыган как-то не принято. Избирательные по национальному признаку проверки документов милицией не только никем не отрицаются, даже со стороны самой милиции, но давно воспринимаются как неизбежная рутина, иногда как повод для иронии. Уже примелькались дискриминационные объявления типа «сдам жилье русским», ответом на которые служит «русская семья снимет квартиру». Дискриминация только по случайности упоминается в средствах массовой информации. То там, то здесь опубликуют жалобу читателя, которого не взяли на работу из-за его/ее «неправильной» национальности, правда, сообщили об этом только с глазу на глаз. Иногда СМИ сообщат о кафе или баре, дирекция которого распоряжается не пускать в него «черных» или «кавказцев». Таким образом, дискриминация воспринимается в двух ракурсах. В одних ситуациях это нечто, относящееся к области приватного, а не публичного, досадная неприятность вроде украденного в троллейбусе кошелька с мелочью. В других – повседневная данность, как бы элемент ландшафта или явление метеорологического характера. В любом случае – нечто не представляющее большого общественного интереса. Соответственно, если нападениям на этнической почве и расистским призывам есть хоть какое-то противодействие со стороны государства (другой вопрос, насколько соразмерное и адекватное), то дискриминация, не связанная с насилием, никакой реакции правоохранительных и судебных органов не вызывает. То, что замечается в первую очередь насилие и разжигание этнической вражды, вполне объяснимо и оправдано. Вопрос в другом – почему первая очередь оказывается также и последней? *** В наших условиях, особенно учитывая связанные со словом «раса» ассоциации, удобнее говорить не о расизме, а о своеобразном методологическом этноцентризме, который глубоко укоренился в науке, массовой культуре, традициях управления и обыденных отношениях. Здесь имеется в виду то, что общество привычно рассматривается как сумма этнических групп, а эти группы воспринимаются как 1) определенные целостности, своего рода социальные организмы; 2) носители некоего багажа, именуемого в зависимости от предпочтений пишущего «культурой» или «этническими особенностями»; 3) агенты социального действия, соответственно обладающие коллективным сознанием, волей, интересами и определенными правами. В свою очередь, многие социальные явления описываются посредством отсылок к категориям «этничности» или «культуры»; на самые разные феномены клеится ярлык «межнациональных отношений». Что такое дискриминация? Российское законодательство не содержит внятного определения, а раньше не содержало вообще никакого. Формально в декабре 2003 г. соответствующая дефиниция была введена в ст.136 Уголовного Кодекса РФ. Пользы от нее мало, наоборот, она, скорее, вводит в заблуждение. «Дискриминация» понимается как «нарушение прав, свобод и законных интересов человека и гражданина в зависимости от его пола, расы, национальности, языка» и пр. – на практике такую размытую формулировку можно использовать только по произвольному усмотрению. Или не использовать совсем – что, собственно, и происходит. Если суммировать положение конвенций о правах человека, разработанных и принятых в системе ООН, то дискриминацию можно кратко определить как различное обращение, лишенное разумного и объективного основания. Если развернуто – то дискриминация есть определенное действие или бездействие, имеющее три признака. Это: а) проведение различий между людьми или организациями по тому или иному признаку; б) неблагоприятные последствия для одной из сторон, между которыми проводится различие; в) произвольный и необоснованный характер проведения такого различия. Является ли дискриминация следствием этнической вражды и нетерпимости? Такое возможно (и тому немало примеров), но не обязательно. Те, кто проводят различия по этническому признаку, могут преследовать разные цели и руководствоваться разными мотивами. Обобщенно говоря, дискриминация – это стремление упорядочить и исправить окружающее социальное пространство с соответствии с собственными представлениями об этничности и ее значении. Субъективно это стремление может быть нацелено не только во вред, но и во благо тому, кто подвергается исключению, или может быть продиктовано представлениями об «общей пользе», «сохранении порядка», просто в силу общей рутины, потому что «так принято», «на всякий случай». Привычка видеть в других людях представителей тех или иных этнических групп, «рас» или «культур» означает и существование этнических стереотипов, то есть убеждений во взаимосвязи между этнической принадлежностью и теми или иными социальными чертами. Стереотипы, ведущие к дискриминации, не обязательно являются негативными и не обязательно несут в себе враждебное отношение. Само по себе такое явление как социальные стереотипы, не заслуживают позитивной или негативной оценки. Оно неизбежно – всем приходится принимать решения, имея недостаток информации, а готовые клише сильно упрощают задачу минимизировать риски. В американской полиции есть термин «профилирование», означающий составление и использование в правоохранительной деятельности т.н. «профилей» – набора характеристик, обобщенно характеризующих вероятных подозреваемых или потенциальных нарушителей. «Расовое» или «этническое» профилирование соответственно означает избирательный подход по расовому или этническому признаку. За последние четверть века расовое профилирование в западных странах в основном (с поправкой на психоз по поводу безопасности) воспринимается как разновидность расовой дискриминации, и на формирование такого восприятия сильно повлияли выигранные иски против полицейских служб в США и Канаде. Слово «профилирование» при его расширительном толковании очень хорошо передает суть дискриминации вообще. Те, кто наделены правом принимать решения относительно других людей, приписывают этих людей к определенным группам, а этничность выступает как маркер или показатель предполагаемых социальных характеристик. Нечасто встречается враждебность или тем более дискриминация в отношении какой-то группы вообще и в целом. Дискриминирующий, следуя привычному стереотипу, видит в дискриминируемом, к примеру, не афроамериканца как такового, а выходца из бедного квартала, с трудом окончившего плохую школу и не имеющего опыта работы. В другом случае – не араба из семьи иммигрантов вообще, а, вероятно, подростка со стажем в уличной банде. Не просто ребенка из семьи, относящейся к национальному меньшинству, а подростка, воспитанного в иной среде и плохо говорящего на местном языке, подростка, чье поведение и успеваемость будут, вероятно, создавать проблемы для учителей и для успеваемости класса в целом. Не чеченца вообще, а человека, из-за которого в фирму будут приходить проверяющие из милиции или ФСБ. Так же с точки зрения государства может и не быть «плохих» меньшинств вообще, а есть люди, подозреваемые в том, что они нелегальные мигранты, или что они связаны с преступными группами, или что их присутствие провоцирует конфликты и пр. Коллективные эмоции, замешанные на иррациональных фобиях, встречаются куда реже, чем это может показаться. Расизм и дискриминация живучи, потому что весьма часто они являются продуктом вполне рационального мышления и воспринимаются как нечто естественное и разумное. Обыденное знание об этнических чертах и общепринятый «здравый смысл» закладывают определенные ожидания и предлагают решения, позволяющие избегать рисков: не брать «чужих» на работу, не давать им ссуды и кредиты, не селиться с ними рядом, отдавать своих детей в школы, где нет «их» детей и пр. Такая рациональность, правда, приводит в лучшем случае к выталкиванию на обочину жизни целых групп населения, в худшем - к геноциду, апартеиду и этническим чисткам. «Здравый смысл» сугубо конвенционален и условен; триста лет назад он подсказывал, что порядочным людям мешают жить колдуны и ведьмы, а семьдесят лет назад – троцкистско-зиновьевское подполье. Разница между западными странами и Россией в том, что на Западе «рациональность» и «естественность» расистского и этнически центрированного восприятия действительности десятилетия тому назад были поставлены под вопрос и стали предметом публичного обсуждения. Академия, СМИ, общественные активисты, политики и многие другие общими усилиями сумели не только изменить государственную политику, но показать сомнительность тех допущений, которые лежат в основе расистского здравого смысла, и опасность, которую представляют его последствия. Изменило ли это общественный климат и общественные практики? Во многих отношениях да, в каких-то нет, но общий баланс перемен, происшедших за последние 40 лет, особенно в США, впечатляет. В России же ничего даже близкого к такому самоосмыслению общества даже не начиналось. В любом случае в западных странах в головах прочно утвердилась следующая максима. Используя выражение известного гарвардского правоведа Рэндалла Кеннеди – никто не должен платить налог на свою расовую, этническую, религиозную и т.п. принадлежность. Никто, что бы при этом ни говорил так называемый «здравый смысл», и как бы ни выглядел пресловутый «государственный интерес». Распространено ли такое убеждение в России? – вопрос следует считать сугубо риторическим. *** В России налицо все возможные предпосылки всех форм и видов этнической дискриминации. Здесь можно перечислить их просто списком, поскольку о каждом сказано и написано уже достаточно много. Это расиализм и этноцентризм в мышлении подавляющего большинства сограждан. Это то, что российская власть и российское общество на всех уровнях репрессивны: в мелочах и по-крупному. Это условность любых норм и избирательность их в применении. Это атомизированность общества и отсутствие гражданской солидарности. Это вера в бюрократический промысел и чудодейственную силу государства. Это тотальное лицемерие власти и граждан. Это большие проблемы с понятием «человеческое достоинство», которое, похоже, остается для этой страны пустым звуком. Это развитый коллективный комплекс жертв, плавно перетекающий в комплекс вседозволенности. Это общее стремление видеть источник собственных неприятностей где-то вне себя и, соответственно, готовность к поиску врагов. Все, что здесь приложимо к отдельным гражданам, относится и к поведению государства в целом и по частям, разумеется, с определенными уточнениями. Государство в России по давней традиции очень любит всем управлять и во всем «наводить порядок» так, как оно это себе представляет. И этничность, кроме того, есть ресурс для решения конкретных задач, а в России государство не очень склонно связывать себя моральными или правовыми ограничениями. *** В последнюю очередь хочется использовать расхожий, укладывающийся в привычные представления, но, по сути, ложный довод – о том, что дискриминация ведет к «межнациональной вражде», конфликтам и насилию. Весь исторический опыт говорит, что между дискриминацией и дестабилизацией общества нет прямой причинно-следственной связи. Дискриминация может существовать на протяжении поколений и стать для всех вполне привычной. Люди, исключенные из-за своего происхождения из «нормальной» жизни, могут относиться к этому хорошо или плохо, но, не имея властных, экономических или иных ресурсов, ничего изменить не могут и, если нет большого разрыва между реальностью и ожиданиями, не будут и пытаться. Последствия дискриминации едва ли возможно сколько-нибудь точно предвидеть. Можно лишь более или менее уверенно утверждать, что они так или иначе дадут о себе знать через годы или поколения. Людей постоянно и рутинно унижают, каждый день (например, милицейскими проверками) дают им понять, что они жители второго и третьего сорта (или вообще никто – как рабочие-мигранты из Средней Азии), изолируют их, лишают тех возможностей, которые доступны другим, наглядно демонстрируют, что они живут не в своей стране. Кто-то может всерьез думать, что все это пройдет бесследно? С одной стороны, яд поражает и государство, и общество: больше насилия, еще больше пренебрежения к праву, больше лицемерия, больше нетерпимости. С другой – формируется прослойка людей, «чужих» в этническом и культурном отношении и сброшенных на социальное дно. В США для обозначения такой группы – в основном состоящей из чернокожих обитателей городских трущоб – возник термин «низший класс» (underclass). Положение этих людей таково, что уже независимо от того, есть в отношении них осознанная дискриминация или нет, почти пути все с социального дна наверх, в «нормальную» жизнь большинства, для них объективно закрыты. Создать такую прослойку относительно просто, а интегрировать обратно сколько-нибудь успешно еще никому не удавалось. Интересно, что будет происходить в России с детьми и внуками нынешних рабочих-мигрантов из Средней Азии? Пока в России мы наблюдаем реакцию, соответствующую интеллектуальному уровню среднего милицейского сержанта, – обозначить «чужих» как проблему, изолировать, усилить контроль и жестче наказывать. *** Что означает игнорирование ненасильственной дискриминации? Разумеется, означает ее поддержку и косвенное оправдание. Логика проста: если проблема, о которой стоит говорить, есть насилие и разжигание вражды, то все остальное проблемой не является. Дурную услугу всем оказывает слово «ксенофобия». «Фобия» означает страх или ненависть, а такого рода эмоции редко становятся мотивами дискриминации. Соответственно, все инвективы против нетерпимости, предубеждений и ксенофобии оказываются направленными в пустоту. Реальные виновники дискриминации, если они руководствуются вполне рациональными и прагматичными мотивами, никогда не допускают, что их поведение имеет что-то общее с расизмом. Если дискриминация – продукт предрассудков и иррациональных эмоций, то ограничения и исключения, продиктованные соображениями борьбы с преступностью, обеспечения безопасности, сохранения стабильности, будут восприниматься как абсолютно законные и справедливые. Избирательный подход в восприятии дискриминации, если говорить кратко, – оттуда же, откуда и сама дискриминация. В первую очередь приходится снова называть этноцентризм общественного сознания. Вера в то, что происхождение и этническая принадлежность человека являются важными социальными характеристиками, которые необходимо принимать в расчет – первопричина разного отношение к людям разных национальностей. Во вторую очередь идет государственно центрированное мышление. Существует лишь повестка дня, задаваемая озабоченным государственным умом. Государству нужны стабильность и видимость управляемости. Посягательства на общественный порядок власть интересуют, но частные проблемы типа прав или достоинства отдельного гражданина (не говоря уж про иностранца, тем более «нелегального мигранта») – не особенно. Если вдаваться в детали, то в последние годы в России сложились и получили распространение несколько концептуальных подходов для описания т.н. этнических проблем. Они не противоречат друг другу, а, напротив, оказываются взаимодополняющими. Их объединяет, в частности, то, что они подменяют повестку дня и позволяют легко манипулировать аудиторией. Экстремизм. Здесь комментарии, в общем, излишни. Никто уже не скрывает, что борьба с «экстремистской деятельностью» – это инструмент подавления оппозиции и протестной, да и любой не нравящейся начальству активности. На взгляд государства (и этот взгляд вполне четко отражен в Федеральном законе «О противодействии экстремистской деятельности» и прочем касающемся экстремизма законодательстве) «экстремистская деятельность» есть в конечном счете то, что так или иначе дестабилизирует существующий порядок. «Резиновые» формулировки закона позволяют подогнать под это понятие практически любые не санкционированные властью действия и любые вызывающие чье-либо недовольство высказывания. Из этого следует, что законодательство об экстремизме применяется сугубо избирательно, а решать, что является, а что не является экстремистской деятельностью, предоставляется чиновнику. Само понятие «экстремизма» несет в себе в скрытом виде несколько посланий. «Экстремизм» ассоциируется с политикой и с посягательством на общественный порядок, следовательно, на этом фоне теряется любая рутинная дискриминация. «Экстремизм» означает внесистемную деятельность, соответственно, сюда не относится то, что делает государство. Экстремизм – это крайние проявления, следовательно, проблемой является социальная девиация, но никак не устоявшиеся общественные отношения. Причина экстремизма – не в явлениях системного характера, а в деятельности отдельно взятых людей, которых можно выявить и обезвредить. Наконец, коль скоро экстремизм связан с общественно опасными деяниями, ответом на него должны служить карательные меры, монополия на которые принадлежит государству. Толерантность. Сам по себе призыв к уважению «другого» никаких нареканий, конечно, не вызывает. Риск в том, что понятие «толерантности» позволяет свести проблему к трудностям межличностной коммуникации или вопросам морали и индивидуального воспитания. Структурные проблемы тем самым выносятся за скобки. Рассматривать проблему этнически избирательных проверок паспортов и регистрации как следствие недостаточной толерантности или недостаточного воспитания сотрудников милиции – это то же самое, что утверждать, что в паспортной системе все прекрасно и ничего не нужно менять. Как правило, «толерантность» описывается как противоположность ксенофобии. Соответственно, то, что не выглядит и не переживается субъективно как прямая враждебность, и не воспринимается как проблема. Высказывающие вполне расистские взгляды об «этнической преступности» и «несовместимости культур» обычно считают, что не испытывают вражды к другим национальностям и не призывают к ней, а просто делятся «объективными» и научно обоснованными знаниями. Беда еще и в том, что пропаганда толерантности зачастую оборачивается своеобразным этнографическим ликбезом. Людей учат, из самых благих побуждений, уметь распознавать «другого» и знать, в чем состоит его, «другого», особенность и непохожесть. Другими словами, «национально озабоченных» людей делают еще более национально озабоченными. Культурализация социального. Формы бывают разные, содержание одно – подменить тему равенства или шире – социальных проблем, с которыми сталкиваются те или иные меньшинства – вопросами сохранения и развития культуры этих групп. При этом «культура» понимается в основном в фольклорно-этнографическом смысле. Чтобы понять, как этот прием работает на практике, достаточно прочитать федеральный закон о национально-культурной автономии, многочисленные региональные программы и концепции «гармонизации межнациональных отношений», а также официальные отчеты об исполнении этих программ. Все остаются довольны – и власти, и повышающие свой вес этнические активисты. Конфликт. Это также срабатывает безотказно. Любые проблемы, связанные с этничностью, надо риторически представить как следствие столкновения интересов разных этнических групп или коллизий между их «культурами». Сделать это несложно, поскольку (см. выше) этноцентризм остается господствующим мировоззрением. Почему власти «выдавливали» и продолжают «выдавливать» турок из Краснодарского края – потому что турки якобы «не уживаются» с казаками и прочим местным населением. Почему распоясались скинхеды – а это так этническое большинство реагирует на засилье мигрантов и на их агрессивное поведение. Почему милиция проверяет на улицах «кавказцев» – а милиционеры тоже люди и находятся под впечатлением от конфликтов на Кавказе. Государство оказывается как бы не при чем – идет объективный процесс. Что могут сделать власти ? – изолировать или выгнать проблемные группы, а также принять меры против пресловутых «экстремистов». Все перечисленное выше помещается в понятие «межнациональные отношения» – своеобразный понятийный мусорный бак. Определенного содержания этот термин не имеет, но подразумевает в числе прочего две вещи. Во-первых, то, что в качестве действующих лиц рассматриваются «национальности» или «этносы» как таковые. Во-вторых, поскольку непонятно, какие именно отношения в обществе считать «межнациональными», а какие – «просто» социальными, то открывается возможность приписать самым разным явлениям этнический смысл. И здесь открывается простор для манипуляций. Власть, если нужно может оправдывать свое бездействие - все можно списать на непреодолимую силу «межнациональной напряженности». Государство не несет прямую ответственность за то, что «этносы» в силу объективных причин сотрудничают или конфликтуют между собой. Или наоборот, власть может делать заявку на то, чтобы стоять над «этносами» сверху и «регулировать» их поведение. Коль скоро самые разные социальные отношения можно зачислить в «межнациональные», появляется и универсальное оправдание для вмешательства во все что угодно. Все названные концептуальные схемы востребованы и популярны не в последнюю очередь потому, что они комфортны для власти и для обывателя. Неудобные вопросы, включая расизм и дискриминацию, незаметно вытесняются из поля публичного обсуждения. Причина проблем всегда выносится вовне: или есть конкретные виновные, которых можно найти и наказать, или трудности есть следствие объективных обстоятельств, с которыми ничего невозможно сделать. В любом случае, «мы» оказываемся ни при чем, к «нам» невозможно предъявить никаких претензий, «нам» не нужно ничего менять в своем поведении, а то и вообще прилагать никаких усилий. Призывать к толерантности или ругать экстремистов легко и необременительно, а как насчет того, что поплыть против течения и покритиковать обывательский «здравый смысл» или «государственный подход»? *** На извечный российский вопрос «что делать?» приходится отвечать вопросом – кому делать? Ответ не очевиден. Государству по большому счету ничего не нужно. Оно уже определилось: в качестве угрозы рассматривается только дестабилизация, а с этим власть пока справляется. Пострадавшие от дискриминации или лишены во всех смыслах права голоса, или занимаются другими проблемами. Так называемая общественность во всех ее проявлениях, включая этнических активистов, разговаривает с государством на одном языке и вполне удовлетворена той повесткой, которую предлагает власть. Если вернуться к метафоре налога на национальность, то в западных странах давно поняли, что избавление от такой повинности есть не только проблема тех, кто ее вынужден нести. Если не рассматривать это как дело всего общества, то ничего не изменится. Отсюда вытекает необходимость антидискриминационного законодательства и политики предотвращения дискриминации. Но для этого требуется ряд условий. Нужна ответственная правящая элита, умеющая просчитывать последствия от разделения общества по этническим линиям. Нужно активное и ответственное движение за гражданские права и против расизма, способное сделать средний класс большинства своим союзником, а не противником. Нужно, чтобы уровень правосознания общества достаточно высок, хотя бы настолько, чтобы ни у кого не вызывала сомнения максима относительно недопустимости «налога на национальность». Нужно, чтобы и власть, и общество были реально готовы ликвидировать многочисленные репрессивные правила и механизмы, отчасти унаследованные от советского периода, отчасти созданные в последние годы. Все эти условия в современной России отсутствуют, и невозможно сказать, когда они появятся, если появятся вообще. Для тех немногих, кто не согласен с таким положением вещей, остается стратегия малых дел – поднимать шум в случае очередных гонений на очередные неугодные меньшинства, помогать отдельным жертвам дискриминации, искать возможности испытывать систему на прочность с помощью судебных исков (при всех скептических чувствах, которые вызывает российская судебная система). И, разумеется, не играть с государством в его игры. Это немного, но, похоже, ничего другого пока не остается.
|
