Малахов В. С. Русский журнал (www.russ.ru), 5.12.2000.

Ловушка антирасизма
(впечатления от одной конференции)

Никто на станет спорить, что противодействовать угнетению, основанному на расовых или этнических различиях – дело нужное и благородное. Для того чтобы эффективно бороться с расизмом, недостаточно точечных усилий отдельных индивидов и групп. Для этого необходима организация. Иными словами, институциональному расизму, т.е. расизму, закрепленному в институтах, может противостоять только институциональный антирасизм. Но вот неприятный казус. Как только антирасизм превращается в институт, он начинает жить по своим собственным законам. И постепенно все дальше отходит от решения той задачи, ради которой возник — покончить с расизмом как с мышлением и как с практикой. Можно сказать сильнее: те, кто становится борцами с расизмом по роду своей деятельности (т.е. профессиональными антирасистами) участвуют в воспроизводстве расистского дискурса.

Я рискую навлечь на себя гнев отечественных правозащитников, если скажу, что на эти неутешительные мысли меня навели вовсе не абстрактные штудии западной литературы вокруг расизма и антирасизма, а вполне конкретное событие нашей жизни — Конференция российских неправительственных организаций по проблемам национальной и расовой дискриминации, расизма, ксенофобии и нетерпимости, состоявшаяся 22-23 октября сего года в Москве. Сразу оговорюсь, что я никоим образом не хотел бы ставить под вопрос ни чистоту намерений российских правозащитников, ни важность того дела, которым они занимаются. Ни в том, ни в другом у меня нет никаких сомнений. То, что я хочу проблематизировать, касается исключительно теоретических аспектов антидискриминационной деятельности.

Российское общество пронизано ксенофобией, и организаторы конференции совершенно правы, ставя эту проблему. Но к языку, в котором эта проблема формулируется, можно предъявить большие претензии. Сгруппируем их в два блока.

Первый. Социальная нестабильность, острота межгрупповой конкуренции на рынке труда и жилья, демографические проблемы в больших городах, терроризм на фоне продолжающихся боевых действий в Чечне (независимо от того, кто виновен во взрывах домов в сентябре 1999 и в подземном переходе на Пушкинской в августе 2000, эти взрывы звучат для общества как эхо второй Чеченской войны). Кавказофобия на этом фоне — реакция предсказуемая и, не побоюсь этого слова, — естественная. Она структурно (а не “культурно” и не “ментально”) обусловлена.

Подобные реакции имеют место сегодня во всех обществах, сталкивающихся с феноменом массовой миграции. Здесь очень важно отделить социально-структурные проблемы от морально-психологических. Можно сколько угодно анафемствовать по поводу отсутствия толерантности, ксенофобии и т.д., но это никоим образом не устранит почвы, на которой нетерпимость и ксенофобия произрастают. Эту почву образуют реальные проблемы, связанные с миграцией: от борьбы за рабочие места до бытовых коллизий, вызываемых различиями в навыках поведения. Так что от того, что мы назовем отторжение от иммигрантов или ненависть к ним — расизмом, т.е. переведем социальную проблематику в моральный план, социальная проблематика не исчезнет.

Второй блок претензий касается непроговариваемых предпосылок мышления, которое лежит в основе практики правозащитников, отстаивающих права этнических меньшинств. Это (1) допущение существования “этносов” как самостоятельных субъектов социального и политического действия и (2) представление об “этносах” как корпоративных личностях. Из этих допущений с логической необходимостью следует, что социальные отношения интерпретируются в качестве отношений этнических (“национальных”) групп, а социальные конфликты (политические, экономические, бытовые, административные) — в качестве межэтнических (“межнациональных”) конфликтов.

Если, скажем, случилась стычка между двумя соседями по поводу чистоты мусоропровода, и если один из них — русский, а другой — азербайджанец, то, будучи пропущена сквозь призму этно-центристского мышления, эта стычка будет выглядеть не иначе как проявление межэтнической розни.

Разумеется, кавказофобии в сегодняшней России более чем достаточно. Гражданские права иммигрантов, особенно тех, кто фенотипически отличен от славянского большинства, систематически нарушаются. Индивиды, принадлежащие к этническим меньшинствам, ограничиваются в таких базовых правах как свобода передвижения и выбора места жительства. Загнанные в тиски “паспортного режима” (кстати, противоречащего Конституции), они становятся объектами бесконечных поборов муниципальных чиновников и вымогательства милиционеров. Разумеется, с этим необходимо бороться. Однако у меня создается впечатление, что наши борцы за права меньшинств мыслят, по сути, в тех же категориях, что и нарушители этих прав. Политика преодоления дискриминации строится по той же — дискриминационной — логике, по какой строилась политика “колониализма” и “империализма”. Меняется лишь объект дискриминации: на место (нерусских) меньшинств ставится (русское) большинство.

Приведу пример из текста проекта резолюции конференции:

(п.56)“Извлечь уроки из Российской истории, включая такой опыт, как имперское прошлое, жестокую колонизацию земель нерусских народов, политику и практику антисемитизма, в том числе еврейские погромы, и порочную советскую национальную политику, способствовать всестороннему осмыслению этих событий в контексте выявления корней расизма и расовой дискриминации в современном обществе, и обеспечить широкое распространение этих знаний среди молодежи...”.

Мне кажется достаточно очевидным, что подобное “извлечение уроков” не принесет ничего, кроме натравливания одних этнических групп на другие. В случае одних это приведет к форсированию комплекса жертвы (виктимизации), в случае других — к стимулированию того, что Ницше называл ressentiment.

Справедливости ради отмечу, что этот пункт проекта резолюции вызвал бурные протесты среди участников конференции, в результате чего текст был подкорректирован. Но общая его интонация осталась прежней.

А вот другое положение проекта резолюции, из пункта 54:

“обеспечить государственную поддержку обучения на родном языке для всех этнических групп”. Получается, что “родным” для каждого индивида, относимого к той или иной этнической группе, является только язык этой группы. Русский язык для него никак не может быть родным. Получается, далее, что отдельные представители этих групп заведомо ограничиваются в социальной мобильности. Какие перспективы ожидают детей, получивших образование на языке группы числом несколько десятков или даже сотен тысяч человек? Разве не обрекаются ли они тем самым на жизнь в своего рода резервации? Я уже не говорю о сомнительности тезиса о “государственной поддержке” такого обучения: может ли государство позволить себе поддержку (т.е. финансирование) мероприятий, ведущих к сегментированию общества, если не сказать — к его сегрегации по этническому признаку?

В числе рекомендаций, с которыми Конфереция обратилась к правительству, есть такая: “Содействовать приему представителей меньшинств на преподавательскую работу и их продвижению на руководящие посты в сфере образования” (п.59) и ”Усилить представительство этнических меньшинств (...) среди сотрудников правовых учреждений и системы уголовного правосудия, включая милицию, прокуратуру и суды” (п.40). Что это означает на уровне конкретных действий государства? Ввести в законодательство поправки об этнических квотах в сфере образования и правоохранительных органов? Или каким-либо иным образом гарантировать представителям меньшинств доступ к определенным должностям? Но если правительство или отдельные государственные чиновники в самом деле за это возьмутся, то на практике это не может быть ничем иным, кроме квотирования. Это значит, что некоторым индивидам — в силу их этнического происхождения — будет автоматически обеспечено определенное место (включая “руководящие пос ты”). Занятие той или иной должности будет определяться не их профессиональными качествами, а их этнической принадлежностью.

Похоже, что российские правозащитники, сосредоточенные на защите прав этнических меньшинств, вступают на тот же скользкий путь, по которому уже давно идут их европейские и американские коллеги, а именно: отказываются от концепции права как права индивида в пользу понятия коллективных прав. Язык гражданских прав вытесняется в результате языком этнических прав. Субъектом права становятся не граждане, т.е. индивиды, подвергающиеся дискриминации по этническому признаку, а этнические сообщества как таковые, т.е. коллективы, которым приписываются свойства отдельных индивидов.

Отсюда и проистекают специфические поправки к законодательству, предлагаемые защитниками меньшинств, а именно, отказ от принципа равных прав в пользу особых прав; отсюда же — движение от идеала (гражданского) равенства в сторону (этнического) привилегирования одних по отношению к другим.

Вряд ли такая политика защиты меньшинств будет эффективной. Если закон нарушается, то противодействовать этому, на мой взгляд, уместно, опираясь на уже существующие законы, а не придумывая к ним добавления и поправки. Если государство в лице отдельных его чиновников отступает от провозглашенной им самим демократической Конституции, то дело правозащитников — напоминать о духе и букве этой Конституции, а не дополнять демократический свод законов этнократическими.

:: Высказаться ::